Биография Константина Григорьевича

21

История жизни — не комсомолец

Ломако Константин Григорьевич 22.08.1928 – 08.01.2022 гг.

Место рождения: дер. Любяча, Узденский р-н, Минская обл.

Национальность: белорус

Социальное происхождение: из крестьян

Образование: среднее, после шахты – лётная школа.

Профессия / место работы: Минск- кирпичный завод; Тульская область, г. Сталиногорск — угольные шахты, Минск — пресвитер церкви ЕХБ «Голгофа».

Мера пресечения: проверочно-фильтрационный лагерь №283 и 388 — принудительный труд в угольных шахтах, г. Сталиногорск Тульской обл.

Дата высылки: 11 апреля 1948 года

Обвинение: не комсомолец

Дата возвращения: январь 1952 года

1937 год. «Нелегкое детство. Мама — искренняя православная верующая. Отец — атеист. Летом отца вызвали в контору. Наутро стало известно, что были арестованы сестры Нина (это двоюродная сестра отца) и Ганна (верующая соседка, христианка). В тот же вечер были арестованы и родные братья отца. Подобные аресты были и в соседних деревнях. Братья так больше никогда и не вернулись домой, а сестры после войны возвратились в свои семьи. Их гонения посеяли в моей душе вопросы о Боге, так начинался поиск, вернее – Бог начинал меня через это приводить ко спасению…»

1941 год. «В деревне верующие начали проводить собрания. Я не помню, кто тогда был из братьев, но хорошо знаю, что начинали то общение сестры. Одна из них — Бризиская Лида, ее мужа Федора арестовали в 1937 году. Покаялся я в 1942 году. Когда же через несколько дней отец узнал о покаянии, то сделал вывод, что это на очень короткое время…»

1943 год. «В 1943 году в семье снова случилась беда. В соседней деревне полицаи расстреляли мамину сестру, ее мужа и трех взрослых дочерей, сына и двоих внуков. Тревога разрывала сердце…»


1944 год. «Отец снова работал бухгалтером в колхозе в д.Любяча. Снова районное начальство начало приезжать к нам домой. Однажды заявился секретарь райкома комсомола, чтобы поговорить с отцом. Я сказал, что отец поехал в соседнюю деревню. Когда его взгляд остановился на стене и он прочитал текст, он громко спросил: «Так что, твой отец — баптист?» Тогда я сказал ему, что это я баптист… Отцу много доставалось от районного начальства, и после беседы с ним он принял ко мне особые меры… но я не мог слушаться его в том, чтобы перестать посещать собрания. И я ходил, преодолевая стыд — в какой одежде я шел в дом молитвы… на ногах были лапти…»

1946 год. «И вот однажды к нам приехал первый секретарь райкома партии Степанов. Побыв в конторе колхоза, он с отцом пришел в наш дом. Я только что приехал с работы, и отец мне сказал, чтобы я никуда не уходил из дома. Они сидели за столом и о чем-то говорили. На столе стояла бутылка водки, из которой они угощались. Я же стоял около печи. Вдруг услышал голос Степанова: «Костя, иди сюда!» В нашем доме было заведено так, что я мог подойти к столу только по приглашению отца. Когда я подошел к столу, секретарь налил стакан водки, поставил ее на край стола и обратился ко мне (мне шел 19-ый год): «Косця, я цябе адзену з ног да галавы. Я цябе вывучу, ты будзеш работаць у мяне сакратаром, я бачыў тваё пісьмо (грамотность). Знаеш што, Косця, давай мы з табой вып’ем, махнём на гэтага Бога і на гэтых баптыстаў…»

Знаете, какой огонь это был для меня? И я говорю: «Не, дзядзька, я піць не буду». Что было потом, я не хочу вспоминать. Одно скажу, что отец был в страдании от моего следования за Господом. Он пал жертвой той злой, нечеловеческой идеологии, хотя он не был коммунистом. Если бы он знал то темное, что было в той идеологии…»

1947 год. «Чтобы снять напряжение в нашем доме, в мае я завербовался на работу в Минск. Всех прописали — и девушек, и парней… меня не прописали, отправили назад в колхоз…»

1948 год. «В январе мой договор прерывается, и я возвратился домой и начал работать в колхозе. Три месяца моего пребывания там останутся навсегда в моей памяти… Атмосфера дома была ужаснейшая, очень плохая. Когда приходишь с собрания домой, нет возможности помолиться, отцу постоянно доставалось за то, что в хате баптист.  Мне идет 20-ый год. После бесед с начальством отец принял ко мне особые меры… но я не мог слушаться его в том, чтобы перестать посещать собрания. Мама, наблюдая за всем происходящим, однажды сказала: «Ты, наверное, не знаешь, что батьку приходиться слушать от начальства в районе… они говорят: неужели ты не можешь справиться с этим сопляком?»

Конец февраля 1948 года. Свадьба. «…мной снова занялись районные власти, оказывая давление на отца. Мои родственники посоветовали мне жениться и тем самым облегчить положение отца перед властями, потому что юридически он становился свободным от меня. Так мы сошлись с сестрой в Господе Соней. В феврале 1948 года Карев А.В. посещал церкви в Белоруссии и был на собрании, нас сочетали. Соня уехала в Минск рассчитываться с работы… Прошло 2 недели после свадьбы…»

Начало апреля 1948 года. Вместо отправки в армию — ссылка в шахты. «В это время из района прибыл офицер из военкомата. Собрали всех молодых допризывников нашего сельсовета, с которыми мы проходили подготовку, выстроили в ряд, человек десять, и первый секретарь райкома партии Юзафович начал меня перед всеми стыдить, унижать всеми словами, какие только можно было придумать: «Ты думал, что ты от нас скроешься? Мы тебя достанем везде! Ты нас будешь помнить всю жизнь». Я стоял и выслушивал его оскорбления. Председатель сельсовета отвез меня в райцентр и сдал меня начальнику милиции Варивончику.

В районе начальник милиции спросил меня о паспорте, который я забыл дома. Он был сроком годности на один месяц. И тогда он повел меня к зданию райкома партии. Это было воскресенье. На крыльце стоял тот же Степанов, с которым я встречался раньше. Начальник милиции доложил обо мне. Степанов с ненавистью ко мне сказал: «Заготовь на его имя документы и передай сопровождающему, чтобы только духу его не было здесь».  Сфотографировали меня, сделали новый паспорт и отдали сопровождающему, сказав вдогонку: «Чтоб духу его здесь не было».

Когда везли, обманывали, говорили, что везут в офицерскую школу/училище, боялись, чтоб по дороге не сбежали. И привезли в шахту. И привел замполит к шахте, я глянул — стоят вышки, на них часовые… на проходной он говорит: «Читайте вывеску». Один прочитал: уголь — хлеб промышленности. «Кто сбежит — 8 лет получит».

СПРАВКА.

Тульский спецлагерь (№ 283) был открыт в марте 1942 г. в Сталиногорске. Спецконтингент из «бывших военнослужащих», «неблагонадежных» принудительно трудился в условиях ограничения прав и свобод. Действовали два проверочно-фильтрационных лагеря: спецлагерь № 283 «Тульский спецлагерь» (с пропускной способностью до 20 тыс. человек в год) и ПФЛ № 283, лагерь «Угольный» (с пропускной способностью до 10 тыс. человек в год). По оценкам Тульского «Мемориала», в шахтах Подмосковного угольного бассейна (Мосбасс) трудилась 1/10 часть всех «бывших военнослужащих», проходивших «госпроверку» в фильтрационных лагерях СССР. Только в лагере «Угольном» в Сталиногорске трудилась почти 1/5 часть всего спецконтингента, «приписанного» к Наркомату угольной промышленности.

Суммарная численность контингента, фильтровавшегося в лагерях Тульской области, составляет без малого 100 тыс. человек.

1948 — 1952 год. Годы принудительной работы в шахте. «Проработал я в шахте 4 года и, слава Богу, освободился. Работал с военнопленными немцами-эсэсовцами и с бывшими военнопленными советской армии, которые проходили контрразведку. Работали под землёй, добывали уголь, работал я в лаве (это рабочее место). Разные случаи бывали, и опасные для жизни не раз. Военнопленных к нам привозили из шахты №19, и они работали с нами. Мы иногда им поесть приносили, то хлебушка, то картошки. Покупали и подкармливали, все же люди…»

1950 год.  «За мною слежка была постоянная, я это знал. У меня ведь под подушкой Евангелие лежало. Наблюдали за военнопленными «свои люди» из охраны, что на контрразведку работали. Где-то в 50-м году Сталин провозгласил «миролюбивую политику» — и отпустили военнопленных немцев с шахт в Германию. Одели их как положено, вели возле нашего «общежития», кто-то из них плакал. Потом советских военнопленных, которые были в немецких лагерях и считались неблагонадежными и проходили фильтрацию в лагере, – их тоже отпустили, а я все работал. Правда нас пускали в отпуск раз в год, другим разрешали, чтоб приезжали родные. И вот когда военнопленных распустили, все охранники пошли «служить» воспитателями к нам в «общежитие». Был у нас воспитатель Митрофанов (чекист). Позвал он однажды меня к себе, в ленинский уголок: «Ломако, администрация шахты решила направить тебя на учебу в Одесское высшее мореходное училище на штурмана дальнего плавания. Ты вступишь в комсомол, напишешь заявление — и мы тебя сразу направляем».

Вы знаете, как он взбудоражил меня..? Я так устал от шахтерской работы, сам в аварии два раза был. И Митрофанов показал мне проспект, или альбом, где курсанты Одесского мореходного училища — форму их, питание их, общежитие их, парадную форму. И вот помню, как нарисовалось в моей памяти, как стою на работе, а у меня инструмент из рук валится, так хочется освободиться с шахты, а конца не видно. Сразу всплыла в памяти фраза одного лица, которую я услышал в 1948 году: «Хоть вы и молодые, вы неблагонадежные». И тогда было принято решение отвергнуть это предложение…

— А вы знали, какой срок в шахте будете?

— Нет, не знал, никто не знал (плачет). Ведь мы не могли принять решения о нашем освобождении. И вот думаю, пойти туда? Разные мысли роились в голове. Очень хотелось освободиться с шахты. И приходит мысль «ты изменишь Господу», и вот эта мысль травила меня… Думал и о том, «ну вот ты вырастешь до большого звания…» Но было и то, что говорило — а если тебя съедят акулы?.. Но самая верная мысль твердила во мне – ты встретишься с партией и не сможешь быть в собрании. Ты изменишь Богу. Ты напрасно страдал все это время. И я Митрофанову отказал…»

1951 год. «В 1951 году мне опять предложили по направлению шахты поехать учиться на 7 лет в горную академию. Не знаю, были ли вообще такие учебные заведения. Конечно, я чувствовал интерес воспитателя и понимал, что его предложение было очередным искушением, идущим от лукавого. 

— Мы решили тебя послать в горную академию на 7 лет, учиться.

Я отвечаю, что не подойдет, у меня среднего образования нет.

— Это не твоё дело, шахта тебя направляет.

— Не поеду. 

Я уже понял, что за мной ведется наблюдение. И в подтверждение этого, когда я уже освобождался, два товарища мои, с которыми я работал с 48-го года, с оккупированной территории ребята молодые, сказали: «Костя, так не хочется с тобой расставаться»… Знаете, там все слиты друг с другом, одна работа, одна жизнь, одна беда… «Ну ты знаешь, что нам Митрофанов сказал, чтоб мы наблюдали за тобою». «Знаете что, — отвечаю им, — а что за мной наблюдать? Я знал, что вы за мной наблюдали и знали, что у меня под подушкой Евангелие лежало». Расстались мы с ними хорошо. Слава Богу.

— А как Вам эти годы «службы родине» были записаны официально? В трудовую книжку или в военный билет как место службы?

— Никак, после двух лет моей работы на шахте Сталин издаёт указ праздновать День шахтера и сделать его выходным, ведь шахта работала всегда круглосуточно и никаких праздников у нас не было, никогда шахта не стояла. И вдруг вызывает нас военкомат. Вызвали столько ребят допризывников, что некоторые шахты работу остановили, и управляющий треста выступил и сказал, что они получили от Малиновского указание, что мы остаемся в запасе, а на шахте будем продолжать работать, в армию нас так и не взяли…»

1952 год. Освобождение из шахты. «Приехал домой в январе 1952 года и увидел, что мне невозможно будет в деревне жить. Я встретился с отцом, мы с ним паздароўкаліся, появилась снова бутылка водки на столе, а у меня страх… — встречаюсь с тем же, что и раньше было. «Тата, а вот этого не надо», – и я вижу, какое лицо у него стало, я ясно понял, что он не хотел, чтоб я снова позорил его имя в деревне своей христианской жизнью. Я понял, какая атмосфера у меня тут будет, что не смогу в деревне жить и работать. А вернулся с шахт весь с истрепанными нервами. И через две недели говорю жене, что поеду в Минск искать работу.

Пошел в военкомат прописаться, они меня так гоняли… «почему ты там (в шахтах) оказался?», «почему ты работал с военнопленными?» и т.д. Там, в Сталинногорске, знали эту структуру, все эти положения — кто за что и почему, — а тут, на месте, не знали. И меня направили в аэроклуб на моториста учиться, а вместо моториста, когда комиссию прошёл, меня отправили в отделение пилотов. И я полтора года — днем работаю, а вечером бегу учиться в аэроклуб…»

1967 год. «Когда жил в Минске, я был приглашен в военкомат. Офицер, ознакомившись с повесткой, начал узнавать, кто меня вызывал. «Вы же видите, что это ваш документ», — сказал я. Он, разобравшись, завел меня в один кабинет. Одновременно в этот кабинет вошел человек в гражданском костюме. Он сел, пригласил сесть меня, затем полистал одну из трех лежащих на столе папок и, обратившись ко мне, словно выстрелил вопросом в меня: «За что вас выслали в 1948 году?» Я ему сказал: «Вы же сами знаете, за что меня выслали». Он ответил, что не знает, это же военкомат. В ответ я сказал: «Вы не военкомат, а КГБ». Конечно, он был напористым человеком и продолжал преследовать меня до определенного времени. Одно меня интересовало, правду ли он говорил о 48-м годе, или это была очередная атака?..»

1977 год. Служение пресвитера в церкви ЕХБ «Голгофа», г. Минск.

 «…когда меня избрали пресвитером Минской церкви, я знал, что на меня будет давление с двух государственных структур (КГБ и уполномоченные по делам религии). В сентябре месяце 1977 года в воскресном вечернем собрании меня рукоположили. Мы, братья, знали, что нас ожидает много горестного, чего бы мы не встретили на этом пути, если бы просто были членами церкви. К труду привлекались молодые братья, которые, объединившись со всей молодежью, делали все, чтобы церковь возрастала. Одно только упоминание их фамилий скажет о том, как Бог их благословил и возрастил в служителей Христовых. Это были Рачковский И., Подрез П., Крутько В., Обровец П., Потупчик Я. и другие.

Насколько нам известно, даже в царское время, но это больше чем 130 лет назад, евангельские христиане-баптисты России переносили большие гонения, в которых была задействована не только государственная власть, а и православная церковь. Так что в правление Советской власти для верующих было не новым терпеть гонения. Вспоминается наше собрание в марте 1945 года, когда пришел председатель С-сов и с ним еще один человек. Они выстрелили в потолок, разогнали собрание и арестовали одного брата. После этого они отправили его на страдания. Мне вспоминается, как в 50-е годы из заключения возвращались братья. Кецко, Канатуш и Панько. Можно еще много вспоминать…»

Встреча с уполномоченными по делам религии (требование сдать списки членов церкви).  «Памятная встреча произошла в конце декабря 1977 года. Я пришёл по вызову в их офис, меня пригласили к заместителю уполномоченного. И первое, что он сказал сухим, требовательным голосом: «Константин Григорьевич, вы должны предоставить мне списки приближенных, списки хористов и списки проповедников. В ответ я сказал, что такая отчетность не требуется нашим законодательством, и при этом сослался на юриста, который объяснял это на курсах ЗБК в Москве. Тогда в мой адрес прозвучало ультимативное требование. На что я сказал, назвав уполномоченного по имени и отчеству: «Скорее всего, наша беседа сегодня не состоится». Уполномоченный подал мне руку, и я вышел из кабинета с подавленным духом…


Еще несколько раз была попытка заполучить требуемые списки… Мы написали заявление в организационный исполком, указав при этом общее количество. Зампредседателя пригласила меня и потребовала всех перечислить, всех по фамилиям, и предоставить список в райисполком. Мой отказ и моя убежденность рассердили её, и она выпроводила меня, при этом сказав, чтобы я пришел через полтора часа. Прибыв снова, я оказался в присутствии уполномоченного по делам религии и заместителя председателя В.К. Первое, что услышал от уполномоченного: «Нам известна реакционная сущность баптистов». При этом сослался на книгу Лялиной. В ответ я сказал: «Баптисты никогда не были реакционерами. Они получали по два, три срока, и если возвращались домой, то были самыми честными тружениками… Я знаю, что наши верующие достойны самых высоких наград, даже звезд, но вы их забрали себе. Мы достойны премий, но вы их взяли – вы не поздоровели, и мы не истощились. И когда говорит мужчина, я немного понимаю его позицию, но когда говорите вы В.К., мне становится непонятно. У меня вопрос к вам. Неужели вам хочется слез тех, кого будут преследовать на работах, кому откажут в путевке и квартире». Беседа продолжалась очень долго и очень много отняла сил. В конце я сказал, что крестить людей не буду, но я скажу верующим всю правду — и они покрестятся в другом месте». После этого я ушел.

На следующий день нам дали разрешение совершить крещение на Минском море. Крестились в то время 61 человек. Списки мы так и не подали…»

1978 год. Приписываемые нарушения законодательства о культах. «…в 1978 году 13 августа было бракосочетание Фирисюк П.И. и Бокун В.С., сочетание проходило в Кобрине, т.к. они были членами церкви в нашей Минской церкви, а свадьбу делали на родине, и поэтому кобринские братья просили, чтоб сочитывал их пресвитер минской церкви. Я поехал в Кобрин, чтоб сочетать их.

Через неделю после сочетания вызывает меня уполномоченный и говорит: «Ну что, списки не дал на крещаемых, а мы знаем, кого ты крестил. И вот ты поехал в Кобрин и думал, что скроешь это от нас, а нам поступило заявление оттуда о нарушении законодательства о культах. Или дашь списки, или получишь штраф». В итоге я получил штраф…»

«Вызывают меня во Фрунзенский райисполком по повестке на заседание судебной комиссии. И выходит передо мной женщина и плачет, ей дали штраф 10 рублей, а я знал, что мне дадут штрафу 50 рублей. Я уже знал, сколько обязательного штрафу дают верующим братьям и в Москве, и у нас, и в других местах. Открывается дверь — и меня вызывают, их было 8 человек: зампредседателя исполкома, майор милиции, остальные гражданские депутаты…»

«Мое дело сфабриковали и поставили в вину, будто бы я занимаюсь миссионерством, евангелизацией и благотворительностью. Дважды по вызову я приезжал во ВСЕХБ и писал объяснения, где братья защищали меня перед коллегией у Куроедова, к которому так ни разу и не попал. В этот день были объединены обе структуры (КГБ и уполномоченные по делам религии), и мне пришлось испытать на себе коварство их методов… В Доме Правительства собрались уполномоченные областного аппарата и республиканского. Трое из них выступили против меня и служения в церкви. Они настаивали на том, чтобы в церкви не рассказывались стихи, не использовалось сольное пение, строго ставился вопрос о проповедниках и детях…»

1986 -1987. Перестройка. «Но наконец Бог послал перестройку в нашу страну. Бог дал народу Божию вкусить свободу. Мы рады были получать Библии, чтобы дарить их желающим. Мы были участниками евангелизаций. Это было так радостно, когда начинали открыто строиться дома молитвы.

Я еще в начале перестройки говорил молодым братьям: «Свободы хотят все. Но не забудьте, что быть малым стадом дано не всякому (Лук. 12:32). Надо пройти путем Христа, чтобы не слиться с миром греха. Мы никогда не будем ему родными. Мир греха стал более агрессивным, и он ищет пути, чтобы бросить в церковь грязью».

А что касается перестройки, то я на нее не возлагал особых надежд, не ожидал особых перемен к лучшему. Ведь это политика. И если мы будем ожидать каких-то перемен, нас обманут. Только к Богу мы должны обращать наш взгляд. Ибо только оттуда приходит наша помощь…»

Материал подготовили:

Наталья Бруцкая-Стемпковская, Ирина Хивук, Юлия Капуза.

Материал взят из ресурса сайта >> церкви «Вифлеем» >>